Христианские мотивы в «Гамлете» Шекспира

Споры о том, с каких духовно-нравственных позиций следует исследовать трагедию «Гамлет», чтобы окончательно раскрыть «тайну» принца Датского, не утихают уже несколько веков. Огромное количество трактовок мотивов поведения Гамлета, некоторые из которых уже с трудом можно отнести к какой-либо общепризнанной в шекспироведении научной школе, поражает своим разнообразием.

Проанализируем христианские корни трагедии «Гамлет», по крайней мере, основные мотивы, которые, при всех попытках антирелигиозных концепций шекспировского «Гамлета», все равно не потеряли своей значимости для более глубокого понимания трагедии.

Исторически сложилось, что стабильный интерес к творчеству Шекспира — и «Гамлету», в частности — совпал с бурным развитием науки. С того момента, как непоколебимая на протяжении веков христианская парадигма мира утратила свои общеевропейские культурно доминирующие позиции, которые удерживала в Средневековье, с началом т. н. Нового времени число «гамлетовских» концепций иногда медленно, иногда стремительно, но только возрастало.

Очевидно, что в интерпретации содержания «Гамлета» существует разница даже у читателей/зрителей, принадлежащих по своему вероисповедованию к христианству, однако к различным его ветвям. Почти каждое слово, десятки словосочетаний и предложений, множество реминисценций продолжают подвергаться тщательному анализу[1]. Думается, что имеет смысл рассмотреть данный вопрос в культурологическом аспекте.

На примере «Гамлета» можно поставить задачу разобраться, каковы различия в понимании и отношении к феномену мести, самоубийству, потусторонним силам и т. д. в тезаурусах православия, католицизма и протестантизма (а если возникнет необходимость, то и его течений). На наш взгляд, ответив на этот вопрос, можно описать определенные модели того, как читатели/зрители трактуют содержание пьесы читатели в соответствии со своими религиозными убеждениями.

Как пример христианского понимания «гамлетовского вопроса» рассмотрим его с позиций, заложенных русской религиозной философской школой.

При всей кажущейся традиционности христианской интерпретации загадки «Гамлета» ее научная актуальность до сих пор остается неисчерпанной. Ее литературоведческая острота особенно очевидна в свете односторонности многочисленных интерпретаций западных авторов, которые вслед за Ницше, вот уже больше века пытаются доказать, что «Бог умер!». И все равно, христианский тезаурус великой пьесы каждый раз поражает воображение своей многогранной неисчерпаемостью.

Русская философская школа может стать почвой для новой научной трактовки проблемы христианского тезауруса «Гамлета», ибо является оригинальным и самобытным философским течением. Русская философия развивалась иначе, чем в Европе. В. Аксючиц предположил, что «европейская литература родилась из теологической и философской традиции в процессе секуляризации христианской средневековой культуры. Русская литература, напротив, предварила и зародила оригинальную русскую философию, придав ей художественную интуицию и религиозный пафос»[2]. Известный философ И. А. Ильин замечал: «Русский мыслитель поднимается до истинных высот как мыслитель, созерцающий сердцем»[3]. В своих поисках и размышлениях русские мыслители «обратились к традиции святоотеческого богословия»[4]. Ф. М. Достоевский по этому поводу писал: «У нас есть великая школа богословия, это наша обедня, открытая для всех»[5].

Следуя примеру русской философской религиозной школы и последних исследований, которые появились в ходе христианского ренессанса в нашей стране, рассмотрим «гамлетовские вопросы» с точки зрения христианской морали и христианского представления о праве на суд, понятии о добре и зле. При этом медлительность и нерешительность Гамлета можно объяснить его отношением к Богу и божественному праву судить себе подобных. Для Гамлета переход от размышлений к действию — это воистину духовный опыт. Не случайно, Гамлет так нерешителен в своих действиях, ведь в образе Призрака он видит призывающего к отмщению дьявола–искусителя, а не потустороннюю связь с отцом. Конечно, были попытки интерпретировать внутренние противоречия Гамлета с точки зрения тех исторических реалий и понятий о юридическом праве, которые существовали в шекспировской Англии.

Так, например, В. Захаров в статье «Об историческом фоне английской “трагедии мести” на рубеже XVI–XVII веков»[6] рассматривает всю цепь эволюции понятия о кровной мести и ее обоснованности в Англии с древнейших времен до эпохи Шекспира. Он отмечает, что в дородовую эпоху месть по существу являлось лишь выражением превосходства сильного над слабым. Со становлением и укреплением родовых отношений акт мщения за члена своего рода постепенно начинает осознаваться как морально-этический долг. Такое положение в странах Европы стало изменяться только с укреплением центральной власти и правосудия не только в городах, но и сельских районах. В 1615 году в Англии Ф. Бэкон выдвинул идею о том, что только король может выступать в качестве третейского судьи в разрешении конфликтных ситуаций. В качестве основополагающего тезиса, подкрепляющего это право монарха, философ привел библейскую заповедь “Mihi vindicta, ego retribuam” (лат. «Мне отмщение, и аз воздам» (Рим. 12:19)). Однако еще долго число убийств на почве мести было довольно высоким, особенно в конце царствования Елизаветы и в первые годы правления короля Якова I.

По мнению В. Захарова, англичане эпохи Шекспира особенно сильно осуждали «макиавеллистический» характер убийства, т. е. спланированный заранее. Таким образом, например, Клавдий в глазах зрителей шекспировской эпохи безусловно являлся злодеем и заслуживал наказания. К институту же кровной мести отношение было неоднозначным: «Месть убийце отца или сына вообще казалась законной (особенно в тех случаях, когда было трудно или вовсе невозможно апеллировать к правосудию), и общественное мнение обычно симпатизировало мстителю, хотя ограничивало его в выборе средств отмщения»[7].

Несмотря на всю убедительность исторического подхода в решении проблемы Гамлета, он оказывается неспособным интерпретировать многие сцены, когда принц Датский руководствуется чем-то большим, чем историческая практика и обычаи в установлении справедливости. Одним историческим знанием нельзя ответить на вопрос, почему Гамлет не решается убить Клавдия во время покаянной молитвы братоубийцы (III, 3). Точка зрения В. Захарова, что Гамлет просто не хочет, чтобы кто-то имел основания упрекнуть его в «макиавеллизме»[8] не представляется убедительной. На наш взгляд, Гамлет осознает, что убийство Клавдия в этот момент было бы не местью, а даром (“hire and salary” (F) / “a benefit” (Q1) / “награда” (пер. А. Кронеберга, А. Соколовского, К. Р., Н. Россова, М. Лозинского, Б. Пастернака) / “благодеянье” (пер. Н. Полевого) / “плата, награжденье” (пер. Д. Аверкиева) / “отплата за труды” (П. Гнедич) / “как по его заказу” (пер. И. Пешкова)), поскольку с позиций христианского мировоззрения, это было бы не отмщением, а прощением, т. к. Клавдий попал бы в Рай, а не туда, куда заслуживал.

А. Ванновский в своей статье «Новые данные о влиянии Шекспира на Пушкина» приводит слова Л. Н. Толстого, который, как известно, достаточно резко критиковал Шекспира за «Гамлета»: «Нет никакой возможности найти какого-либо объяснения поступкам и речам Гамлета и потому никакой возможности приписать ему какой бы то ни было характер»[9]. Критик с ним соглашается, т. к. «всякий человек, переживающий глубокою душевную борьбу, находящийся в процессе развития, движения, не имеет и не может иметь характера в обычном смысле слова»[10]. А. Ванновский считает бесполезным подходить к Гамлету с обычными способами критики характеров[11]. Каким образом трактовать монологи принца? Проявление ли это слабости или же новая веха в развитии долга кровной мести? Ученый предлагает понимать месть Гамлета так, что в ее основе «стоит исключительный интерес мстителя к судьбам души своего врага»[12]. Гамлет находится в раздумьях: когда совершить убийство, чтобы справедливость наконец восторжествовала?

Ему не хватает уверенности, что он достойно отомстит за горячо любимого отца. Любая ошибка, например, преувеличение грехов врага, может привести к тому, что его душа отправится в Рай. Но, с другой стороны, «чтобы также безошибочно судить души человеческие, как их будет судить Небесный Судия, надо самому стать таким же совершенным»[14].

Его стремление расквитаться за отца приводит, по мнению А. Ванновского, «к полному преобразованию самой природы мести. Вся энергия мстителя уходит не на внешнюю борьбу с врагом, а на самотворчество нового лица, на решение глубочайших этических и религиозно-философских проблем, связанных с задачей мести за душу»[15]. Гамлет пытается убедить себя, что в душе Клавдия нет и крупицы добра, и окончательно увериться в полной ее греховности. Но все оказалось не так однозначно: принц настолько поражается природой души человека, что у него «складывается настроение помочь тому семени добра, которое живет в душе самого страшного преступника, вырасти в могучее дерево; иначе говоря, спасти его душу»[16].

Самой сложной преградой на пути этого стремления является закон мести, ветхозаветное «око за око, зуб за зуб». А. Ванновский в своих умозаключениях приходит к выводу, что, общаясь с Призраком, Гамлет начинает понимать, что ад находится в нас самих и не надо предавать Клавдия смерти, «а достаточно только пробудить в нем дремлющую совесть, как ад создается в душе преступника»[17]. С. Булгаков в своем труде «Свет невечерний. Созерцания и умозрения» писал: «В совести своей необманной и нелицеприятной, столь загадочно свободной от естественного человеческого себялюбия человек ощущает, что некто совесть совершает вместе с ним его дела, творит суд свой, всегда его видит»[18]. Гамлет постепенно открывает для себя то, что можно было назвать новым способом мести, при котором не нужно ждать того часа, когда душа Клавдия окончательно погрязнет в лоне греха. Таким образом, он исполняет и свой сыновний долг перед отцом, и выступает спасителем души злодея, борется со злом в этом мире. Более того, «в этой диалектике мести, в этом превращении героя из мстителя за кровь в мстителя за душу, и из мстителя за душу в спасителя душ и заключается тайный закон эволюции человеческого духа, затерявшийся со времени Христа и вновь открытый Шекспиром»[19]. Таким образом, Гамлет переживает момент переоценки ценностей, история которых насчитывает не одно тысячелетие.

Подобной точки зрения придерживался и А. Аникст, полагая, что Гамлет стремится, чтобы Король осознал степень своего злодеяния: «Прежде всего он стремится возбудить в Клавдии сознание его вины»[20]. Т. е. принц сначала хочет пробудить и увидеть внутренние терзания совести убийцы отца, «и лишь потом нанести роковой удар так, чтобы он знал, что его карает не только Гамлет, а нравственный закон, всечеловеческая справедливость»[21].

Гамлет, двигаясь от ветхозаветного “око за око, зуб за зуб”, достигает новой вершины человеческого сознания — Евангельской заповеди, провозглашающей любовь к врагам. А «делание заповедей», по выражению С. Булгакова, «становится путем к Богу, а вместе с тем и возможностью религиозного преткновения для человека»[22].

А. Ванновский предполагает, что в том и заключается разница между Гамлетом и Лаэртом. Их дуэль может служить символом противостояния между ветхозаветным и Новым Адамом. Критик замечает, что А. С. Пушкин использовал подобную диалектику мести в «Выстреле», в котором Сильвио прощает своего обидчика. «Оплата добром за зло представляет собой наиболее сильный и в то же время наиболее тонкий вид мести»[23]. Недаром Гамлет просит извинения, еще не начав боя:

Но Лаэрт непреклонен, он жаждет крови человека, который один, как ему сказали, виноват в смерти его отца и гибели сестры. Честь и гордыня для него превыше всего. Только будучи смертельно ранен, он просит прощения у благородного принца, осознав свое заблуждение:

И умирающий Гамлет отвечает ему:

Возникают, конечно, несколько вопросов. Например, мог ли Гамлет быть уверен, что король способен на духовное и нравственное перерождение? Можно предположить, что где-то в глубине души принц лелеял надежду, что двор Эльсинора и его грешный родственник, как и все люди, могут измениться к лучшему. Внимательный читатель без труда может обнаружить, что монологи короля, в которых он зачастую раскаивается за свои поступки, являются своеобразным ключом для раскрытия внутреннего мира злодея:

Здесь, как многие считают, король вспоминает печать Каина, убившего своего брата Авеля. Большинство шекспироведов указывают на то, что Клавдий имеет склонность к самоанализу. Это может означать, что драматург рисовал нам человека, совесть которого все же не мертва, а только дремлет. Так, например, в одной из шекспировских энциклопедий король охарактеризован как человек, хотя и способный на бесчеловечные и коварные действия, но кающийся наедине с самим собой[24]. Е. Черняева заметила, что «Клавдий — не менее склонен к философии, чем Гамлет»[25]. Э. С. Брэдли считал, что Клавдия нельзя назвать плохим монархом. Ведь он заботится о процветании своего государства, о ее обороноспособности. Нельзя назвать и его и трусом, если вспомнить то, с каким хладнокровием он встречает Лаэрта, поднявшего за собой толпу. Король, по мнению шекспироведа, — сангвиник, который надеется на счастье в будущем[26]. И ради этого счастья он готов вести закулисную игру, в которой он не новичок.

Вообще Э. С. Брэдли замечает, что сам по себе тон «Гамлета» можно назвать «религиозным». В этом пьеса во многом схожа с «Макбетом». И Макбет, и Клавдий чувствуют отчаяние, т. к. осознают, что погрязли в лоне греха[27]. Идея, как нам кажется, сама по себе верна, хотя насчет того, что они пропали «навечно» можно и поспорить. Зачем же тогда король молился, если бы не надеялся на божественное прощение? Ведь рано или поздно каждый из нас задается вопросом о смысле жизни и о том, что будет после нее. Также и герои Шекспира любят и ненавидят, переживая различные искушения, подстерегающие их на каждом шагу, совершают смертные грехи, а затем умирают. И могло ли быть по-другому у великого Барда? Ведь по существу кто знает, стала ли трагедия «Гамлет» одним из самых известных шедевров мировой литературы, если бы принц (не говоря о Клавдии, Полонии или Гертруде) остался бы в живых и занял бы трон своих предков? Ведь вряд ли Шекспир мог предполагать, что его произведение когда-то будут читать и смотреть на разных языках люди множества религий, конфессий, взглядов на мироустройство. Шекспир, безусловно, будучи христианином, творил для людей, подобных ему, если не по уровню образования, то по духовному воспитанию. (Он и не мог себе представить, что через пару-тройку столетий какой-нибудь атеист найдет и для себя что-то в качестве духовной пищи в его пьесах и сонетах.) Так или иначе, с точки зрения христианского мировоззрения, «падший человек должен умереть, ибо он не может не умереть, но он должен и воскреснуть во Христе…»[28].

Почему же Гамлет, в конце концов, убивает Клавдия? Мы склонны полагать, что Шекспир мог вложить в подобную развязку мысль, которую можно выразить, пользуясь словами С. Булгакова о Христе: «Ему надо было приобщиться Ветхого Адама, пройти путь земной жизни и разделить ее тяготы и последнюю судьбу»[29].

Несмотря на то, что параллель Гамлет-Христос может на первый взгляд показаться не совсем убедительной, (вопрос: «мог ли Христос убить?» отпадает сам собой), с другой стороны, вполне можно предположить, на наш взгляд, что Шекспир попытался изобразить тернистый путь духовного перерождения молодого человека. Ведь лишь «приняв в себе всего Адама, сделавшись поистине человеком, приняв все искушения и сам, будучи искушен всем, мог Христос сделаться Новым Адамом»[30].

Таким образом, Гамлета можно было назвать несостоявшимся Христом, но, как нам кажется, одна его попытка достигнуть высшего идеала человеколюбия многого стоит. Пусть принц не святой, но всей своей сущностью он стремиться избежать грехопадения и лишь во внезапных припадках ярости низвергается в грех, чтобы потом предстать перед судом Божием. В. Комарова писала о последней кровавой сцене драмы: «В финале трагедии Гамлет совершает месть, но делает это импульсивно в свой предсмертный час, когда Клавдий изобличен в новых злодеяниях»[31]. Как и каждый из нас, принц грешен, но не теряет надежды на исцеление, без которой мало кто из здравомыслящих людей может существовать. Так Д. Доллимор, вспоминая слова Св. Августина, замечал, что «душа человека после грехопадения, “упоенная греховной свободой” (О Граде Божием, 13, 13–14), побуждает человека нарушать Божий закон. А ведь этому закону человек не просто должен подчиняться — он “написан в сердцах людей”. (Исповедь)»[32].

Хорошим примером того, как подобным образом интерпретировался образ Гамлета на русской сцене, может служить игра актера П. Н. Орленева. По его предположению, книгой, которую читал принц, было Евангелие. Всю трагедию, по его мнению, можно назвать восхождением Гамлета на Голгофу, а знаменитые слова принца — The time is out of joint. O cursed spite, / That ever I was born to set it right! (I, 5, 188–189) — в устах актера звучали так: «Распалась связь времен, о преступленье мировое, зачем, зачем меня на крест ты посылаешь»[33]?

Иногда в критике, посвященной «Гамлету», можно встретить мнение, что главный герой не чем не лучше всех остальных, т. н. «злодеев». Так Е. Черняева в статье «Уильям Шекспир: Загадка “Фабульной Загадки” “Гамлета”» считает, что принца вполне можно сопоставить с Клавдием по его этическим и моральным качествам как личности. По ее мнению, читатели и зрители симпатизируют Гамлету лишь потому, что именно ему приходится принимать удары своего врага, когда как он медлит, т. к. пытается выяснить, кто из придворных изображает из себя тень его отца[34]. На самом деле, «Гамлет и Клавдий родственники не только по крови, но и по духу. Они оказались по разные стороны баррикад не по “идейным” убеждениям, а в результате борьбы за власть, борьбы за существование»[35]. Ведь и Клавдий, считает она, не слишком торопится избавиться от злосчастного племянника. Чем же он хуже? Мы позволим себе возразить и вот на каком основании.

Во-первых, версия, что принц уж очень стремится заполучить титул короля Дании, кажется нам не совсем убедительной, т. к. в тексте пьесы мы не обнаружили какого-либо упоминания, что сын Гертруды убежден, что он и только он вправе сидеть на престоле государства. Напротив, можно предположить, что наоборот перспектива надеть на голову тяжелую корону герою видится не в слишком радужном свете. Так считает, например, О. Сорока, который так представил себе внутренний монолог Гамлета: «Но уж наверняка знаю, что, взойдя на трон, сам окажусь в аду, ибо жизнь такая для меня невыносима. Зачем же обрекать себя заведомо на ад»[36]? Всем известна вставная пьеса «Убийство Гонзаго», которую Гамлет просит поставить приезжих актеров. Нетрудно заметить, с каким удовольствием принц дает им указания на репетиции:

Гамлета без всяких натяжек можно назвать талантливым режиссером-постановщиком. Неслучайно И. С. Тургенев одной из положительных черт принца называл именно это качество: «Он превосходный критик; советы его актерам поразительно верны и умны; чувство изящного почти так же сильно в нем, как чувство долга в Дон-Кихоте»[37]. Гамлет скорее человек искусства, который живет, чтобы творить, нежели для того, чтобы бороться за власть. Недаром он добавляет двенадцать-шестнадцать строк к тексту «Убийства Гонзаго»:

Может быть, именно потому, что Англия виделась ему страной творчества, он так спокойно соглашается туда отправиться, видя там ангела знания — херувима:

Таким образом, можно найти еще одно объяснение медлительности несчастного героя Шекспира: он не торопится убить Клавдия, т. к. не слишком хочет занять престол, наследником коего является. Более того, «воля принца устремлена без остатка на творчество, на постижение мудрости и Гамлет разумом знает и нутром чует, что, взойдя на трон, убил бы в себе творца и мыслителя»[38].

Во-вторых, возвращаясь к мнению Е. Черняевой, нам кажется, что, так или иначе, но справедливость на стороне принца. Можно ли обвинять Гамлета, что «без зазрения совести он подставляет вместо себя под удар своих “друзей” Гильденстерна и Розенкранца»? Безусловно, Гамлет совершает грех, но Провидение дало ему шанс избежать неминуемой погибели в Англии и он вынужден защищаться от холуев Клавдия. Так, Й. Колер, рассматривая поведения принца с юридической точки зрения, считает, что он действует в рамках самообороны, которая «не может почитаться делом нехристианским и безнравственным, ибо она установлена правом и нравственностью»[39]. Да, Гамлет не способен как Христос подставить вторую щеку, но он не делает людям зла первым и изо всех сил старается избежать греха. «Принц предчувствует, что судьба не пощадит его, как только он вступит на роковой боевой путь. Но он решается, полагая, что если это не случится теперь, то случится потом. Этот фатализм Гамлета не есть последствие пессимизма. Это результат разрушительной внутренней борьбы, под бременем которой человек с истинно христианской покорностью отдает себя в руки судьбы, удаляясь от активной деятельности и подавляя в себе всякую потребность в деятельности»[40].

Христианская интерпретация «Гамлета», безусловно, не только имеет право на существование, но кажется одной из наиболее перспективных, хотя, как и всякая другая точка зрения, не может претендовать на роль единственно верной. Даже не вдаваясь в содержание пьесы, а взглянув на нее только с текстологической точки зрения, можно заметить то влияние, которое оказало на Шекспира Священное Писание. Практически все произведения драматурга включают в себя многочисленные библейские аллюзии и параллели. Недаром А. Аникст, рассматривая содержание шекспировского «Гамлета» в контексте бурно развивавшегося в эпоху Ренессанса течения гуманизма, замечал, что его представители не выступали против христианства: «Его нравственное учение, этика добра им не чужда»[41]. Гуманисты выступали лишь против некоторых догматов христианской веры (например, об отречении от жизненных благ, чувственных удовольствий и т. д.), ведя борьбу «с христианским идеалом смиренного, рабски покорного судьбе человека»[42], однако изначально они не подвергали сомнению главные христианские идеи о любви к ближнему и соблюдении Десяти заповедей.

Библия — Книга книг — самое популярное издание в мире. Можно предположить, что шекспировский «Гамлет» занимает второе место после нее в этом списке наряду с «Дон-Кихотом» Сервантеса. Тема «Шекспир и Библия» является в шекспироведении не новой, однако до сих пор далеко не до конца изученной. Дело в том, что и в данном вопросе творчество драматурга явилось камнем преткновения, почвой для многочисленных споров и дебатов. Авторы расходятся во мнении о степени воздействия на него именно Библии. Очевидно, что «влияние библейских тем на мировоззрение Шекспира чаще всего определяются их позицией в религиозных вопросах»[43]. Таким образом, есть работы, пытающиеся обосновать мнение, что в своем творчестве поэт выражал лишь религиозное мировосприятие. В. П. Комарова приводит в пример Питера Милварда, который пришел к выводу, что «в трагедиях Шекспир представил картину вечной, неустранимой “греховности” человека, дал проповедь покорности и терпения…»[44] Это отчасти верно, однако следует более осторожно подходить к этой проблеме, т. к. очевидно, что обращение к тексту Священного Писания непосредственно не было некой необходимостью для авторов, которые могли пользоваться и другими церковными источниками.

Что касается «Гамлета», то существуют мнения, что Шекспир выразил в нем идеи Екклесиаста. Однако указываемые параллели «не воспринимаются как библейские, поскольку уже стали общими местами»[45]. Например, гамлетовское выражение «квинтэссенция праха» одно из таких, ставшее широко распространенным в сознании людей. Оно перекликается со словами пророка: «… все из праха и все обратится в прах». (Eccl. 3:2) Мы не будем приводить все остальные подобные примеры. Заметим только, что зачастую обращение к тексту Библии может помочь в более глубоком прочтении Шекспира.

Выявлена также особая символика чисел, которая «имеет структурное и смысловое значение, восходящее к христианской символике, весьма значимой для Шекспира»[46]. Например, число 3 — символ Троицы: Отца, Сына, и Святого духа. В «Гамлете» своеобразной Троицей можно назвать Гамлета-отца, принца Датского и Призрака. Как и у Иисуса Христа у Гамлета «два отца: “земной”— старший Гамлет, “иномирный” — Призрак»[47].

Рассмотрение трагедии Шекспира именно с позиции христианской религии было выбрано нами далеко неслучайно. Дело в том, что в настоящее время человечество переживает кризис цивилизации, «которая, опираясь на рационально-прагматическую идею прогресса, подобно слепцам с картины Брейгеля, шла к пропасти, не ведая, куда идет, или была уверена, что идет в нужном направлении»[48] . И Россия, к сожалению, не исключение. Исторически являясь главным образом христианской страной, она с трудом переживает тот удар, который был нанесен ей тотальной секуляризацией и привитым сверху атеизмом в прошлом веке. С. Н. Булгаков писал по этому поводу: «Кризис этот связан с русской революцией и падением русского православного царства, и его можно уподобить по значению лишь падению Византии и взятию Константинополя турками…»[49] В силу сложившихся исторических реалий чуть ли не подавляющее большинство населения утратили связь с христианской церковью, а следовательно и с ее ценностной системой. Более того, «образовался широкий антихристианский фронт, пытающийся создать нехристианскую и противохристианскую культуру»[50]. Таким образом, русская культура «ушла в безрелигиозную, безбожную пустоту»[51]. Как нам кажется, трудно надеяться на то, что каким-то политическим или религиозным силам когда-нибудь удастся создать какую-то иную приемлемую для России систему ценностных координат. И здесь мы разделяем точку зрения русского философа И. А. Ильина о том, что любой народ, на протяжении многих веков будучи христианским, а затем отошедший от веры и не нашедший какой-либо равноценной ее замены, просто обречен на провал в построении и сохранении своей культуры, а значит рано или поздно обречен на исчезновение с лица планеты.. Одного текста не достаточно для понимания шекспировского замысла создания той или иной пьесы. Необходимо понимание и контекста исторической эпохи Шекспира, во время которой в христианстве уже стал намечаться кризис. Трагедия «Гамлет» и образ ее центрального героя может выступать как уникальный объект для различных исследований в сфере гуманитарных наук. Особенно это касается изучения вопросов изменения картины мира человека как в эпоху Ренессанса, так и в последующие исторические эпохи, вплоть до сегодняшнего дня. В свою очередь различные исследования понятия «картина мира» на различном материале могут сыграть немаловажную роль в развитии комплексного подхода изучения человека.

Таким образом, христианская интерпретация проблемы Гамлета может служить ярким примером того, как данная тема может быть рассмотрена с различных морально-этических позиций, согласно тому или иному миропониманию. Именно это качество, по существу, и делает актуальным содержание этой трагедии Шекспира для новых поколений и позволяет причислять Гамлета к вечным образам мировой культуры.

Лит: Аксючиц В. Становление русской философии // Интернет-журнал Сретенского монастыря. 2003. URL: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/50.htm; Аникст А. Трагедия Шекспира «Гамлет». М.: Просвещение, 1986; Булгаков С. Н. Православие. М., 2003; Булгаков С. Н. Первообраз и образ: Сочинения: в 2 т. М.: Искусство ; СПб.: Инапресс, 1999. Т. 1: Свет невечерний: Созерцания и умозрения; Ванновский А. Новые данные о влиянии Шекспира на Пушкина // Пушкинист. Вып. 1. М., 1989. C. 380–402; Горбунов А. Н. К истории русского «Гамлета» // Шекспир У. Гамлет. Избранные переводы: Сборник. М.: Радуга, 1985. C. 7–26; Доллимор Д. Политико-культурное исследование Шекспира: случаи смещения и перверсии // Шекспировские чтения 1993. М., 1993. С. 34; Жизнь и творчество русского актера Павла Орленева, описанные им самим. М. ; Л., 1931; Захаров В. Об историческом фоне английской «трагедии мести» на рубеже XVI–XVII веков // Шекспировские чтения 1976. М.: Издательство «Наука», 1977. С. 97–103; Ильин И. А. Одинокий художник. М., 1993; Колер Й. Шекспир с точки зрения права (Шейлок и Гамлет). — 2-е изд. М.: Волтерс Клувер, 2006; Комарова В. Финальные сцены в хрониках и трагедиях Шекспира // Шекспировские чтения 1990. М., 1990. С. 62; Комарова В. П. Шекспир и Библия. СПб., 1998; Комарова В. П. Творчество Шекспира. СПб: Филологический факультет Петербургского гос. ун-та, 2001; Пивоев В. М. Культурология. Введение в историю и философию культуры. Ч. 1. Петрозаводск, 1997; Пимонов В., Славутин Е. Загадка Гамлета. М., 2001; Сорока О. Загадки Шекспира. (Вечера с Евсеем Луничем) // Шекспир У. Комедии и трагедии. М., 2001. C. 784–857; Черняева Е. Уильям Шекспир: Загадка «Фабульной загадки» «Гамлета» // Московский вестник. 1995. № 2. С. 229–247. URL: http://w-shakespeare.narod.ru/hamlet.htm; Шекспировские штудии: Трагедия «Гамлет» / Отв. ред. Вл. А. Луков; Моск. гуманит. ун-т. Ин-т гуманит. исследований. М., 2005; A Shakespeare Encyclopaedia / O. J. Campbell. L., 1966; Bradley A. C. Shakespearean Tragedy. L., 1991; Vannovsky A. The Path of Jesus from Judaism to Christianity, as Conceived by Shakespeare: Disclosure of a Hidden Jewish Plot in Shakespeare’s Tragedy “Hamlet”. Tokyo : Kenkyusha Press, 1962.

Б. Н. Гайдин

[1] Например, в рамках международной конференции «Шекспировские чтения 2006» прозвучали следующие доклады, посвященные «Гамлету»: Абилова Ф. А. Об одной реминисценции из «Гамлета» в романе Т. Гарди «Джуд Незаметный»; Бартошевич А. В. О «Гамлете» в МХТ и по поводу его; Микеладзе Н. Э. О значении оппозиции «сокол — пила» (hawk — handsaw) в «Гамлете»; Приходько И. С. Цветы Офелии и Александр Блок; Смирнова Н. А. Гамлетовские сны Владислава Ходасевича: шекспировский метатекст; Степанов С. А. «Upon my sword» и «by my sword»: две клятвы в «Гамлете». В сборнике аннотаций докладов международной конференции «Шекспировские чтения 2008» представлены основные идеи пяти докладов на материале шекспировского «Гамлета»: Гайдин Б. Н. «Анти-Гамлет» у И. С. Тургенева и Т. Стоппарда; Пешков И. В. Любовь и месть в «Гамлете» Шекспира; Поплавский В. Р. Трагедия о Гамлете в эстетике Ренессанса и классицизма; Смирнова Н. А. Гамлет в «Стране негодяев» (шекспировский метатекст Сергея Есенина); Степанов С. А. «Гамлет»: Вывих века; Темкина Г. М. «Гамлет» на школьном уроке.

[2] Аксючиц В. Становление русской философии [Электронный ресурс] // Интернет-журнал Сретенского монастыря. 2003. URL: http://www.pravoslavie.ru/jurnal/50.htm (дата обращения: 30.11.2008).

[3] Цит. по: Аксючиц В. Указ. соч.

[4] Там же.

[5] Там же.

[6] Захаров В. Об историческом фоне английской «трагедии мести» на рубеже XVI–XVII веков // Шекспировские чтения 1976. М.: Издательство «Наука», 1977. С. 97–103.

[7] Там же. С. 102.

[8] См.: Там же.

[9] Толстой Л. Н. О Шекспире и о драме. Статьи об искусстве и литературе // Толстой Л. Н. Собр. соч. М., 1983. Т. 15. С. 290.

[10] Ванновский А. Новые данные о влиянии Шекспира на Пушкина // Пушкинист. Вып. 1. М., 1989. C. 383.

[11] Существует еще одна работа А. Ванновского, а именно: Vannovsky A. The Path of Jesus from Judaism to Christianity, as Conceived by Shakespeare: Disclosure of a Hidden Jewish Plot in Shakespeare’s Tragedy “Hamlet”. Tokyo : Kenkyusha Press, 1962. В ней автор выдвинул оригинальную идею о том, что Шекспир под датской легендой о мести завуалировал древнееврейский сюжет на религиозную тему, т. к. в то время это сочли бы за богохульство. А. Ванновский предположил, что в образе Призрака Шекспир подразумевал Мессию в еврейском понимании этого слова, т. е. требующего отомстить и восстановить царство Израиля. Сравнивая «Книгу Еноха» с «Гамлетом», ученый пришел к выводу, что драматург изобразил постепенный переход Гамлета-Иисуса от иудаизма к христианству. На основании того факта, что в то время «Книга Еноха» была предана забвению и была обнаружена лишь в 1773 году в Абиссинии, критик в т. н. «шекспировском вопросе» встает на сторону тех, кто разделяет гипотезу американского журналиста Калвина Гофмана о том, что под именем «Шекспир» издавал свои пьесы Кристофер Марло, который инсценировал свою смерть и уехал из Англии в Италию. А там он мог познакомиться с этим апокрифом в Ватикане, а мог добраться и до самой Абиссинии. См., например: Ульянов Н. Новый Гамлет [Электронный ресурс] // Знание — сила. URL: http://www.znanie-sila.ru/projects/issue_141.html (дата обращения: 30.11.2008).

[12] Ванновский А. Указ. соч. С. 387.

[13] Здесь и далее английский вариант дается по изданию: Shakespeare W. The Tragedy of Hamlet Prince of Denmark // Edited by Edward Hubler. N. Y. ; London, 1963. В русском варианте дается перевод Б. Л. Пастернака по изданию: Шекспир У. Гамлет. Избранные переводы: Сборник / Сост. А. Н. Горбунов. М., 1985.

[14] Ванновский А. Указ. соч. С. 388.

[15] Там же.

[16] Там же.

[17] Там же. C. 389. М. Монтень в главе «О совести» своих «Опытов», оказавших существенное влияние на Шекспира, отмечал, что, согласно Платону, наказание происходит после преступного деяния, тогда как по Гесиоду — оно возникает в момент преступления в форме мук совести. (См: Комарова В. П. Творчество Шекспира. СПб.: Филологический факультет Петербургского гос. ун-та, 2001. С. 166.)

[18] Булгаков С. Н. Первообраз и образ: Сочинения: в 2 т. М.: Искусство ; СПб.: Инапресс, 1999. Т. 1: Свет невечерний: Созерцания и умозрения. С.  61.

[19] Ванновский А. Указ. соч. С. 389.

[20] Аникст А. Трагедия Шекспира «Гамлет». М.: Просвещение, 1986. С. 101.

[21] Там же.

[22] Булгаков С. Н. Указ. соч. С. 61.

[23] Ванновский А. Указ. соч. С. 396.

[24] A Shakespeare Encyclopaedia / O. J. Campbell. London, 1966. P. 119: "While capable of ruthlessly pursuing his goals, he is at the same time privately remorseful. <…> The result is a character who is less theatrically effective than Shakespeare’s other villains but, to many critics, more interesting".

[25] Черняева Е. Уильям Шекспир: Загадка «Фабульной загадки» «Гамлета» // Московский вестник. 1995. № 2. С. 229–247. URL: http://w-shakespeare.narod.ru/hamlet.htm (дата обращения: 30.11.2008).

[26] Bradley A. C. Shakespearean Tragedy. London, 1991. P. 163: "He has a sanguine disposition. When first we see him, all has fallen out to his wishes, and he confidently looks forward to a happy life".

[27] Ibid. P. 165: "The horror in Macbeth’s soul is more than once represented as desperation at the thought that he is eternally ‘lost’; the same idea appears in the attempt of Claudius at repentance…"

[28] Булгаков С. Н. Указ. соч. С. 299.

[29] Там же.

[30] Там же.

[31] Комарова В. Финальные сцены в хрониках и трагедиях Шекспира // Шекспировские чтения 1990. М., 1990. С. 62.

[32] Доллимор Д. Политико-культурное исследование Шекспира: случаи смещения и перверсии // Шекспировские чтения 1993. М., 1993. С. 34.

[33] Жизнь и творчество русского актера Павла Орленева, описанные им самим. М. ; Л., 1931. C. 363. Цит. по: Горбунов А. Н. К истории русского «Гамлета» // Шекспир У. Гамлет. Избранные переводы: Сборник. М.: Радуга, 1985. С. 19.

[34] Интересно предположение Е. Черняевой, что сначала Гамлет думает, что это козни Полония. Но после того, как принц убивает последнего в комнате своей матери и вновь встречает Призрака, он слишком долго ищет другую версию и теряет инициативу, которая переходит к королю.

[35] Черняева Е. Указ. соч.

[36] Сорока О. Загадки Шекспира. (Вечера с Евсеем Луничем) // Шекспир У. Комедии и трагедии. М., 2001. C. 816.

[37] Тургенев И. С. Гамлет и Дон-Кихот // Тургенев И. С. Полное собр. соч. и писем. М., 1980. Т. 5. С. 344.

[38] Сорока О. Указ. соч. С. 823-824.

[39] Колер Й. Шекспир с точки зрения права (Шейлок и Гамлет): [пер. с нем.] / Йозеф Колер. — 2-е изд. [автор комментариев Р. Бевзенко] – М.: Волтерс Клувер, 2006. — 160 с. С. 120–121.

[40] Там же. С. 133.

[41] Аникст А. Трагедия Шекспира «Гамлет». М.: Просвещение, 1986. С. 14.

[42] Там же. С. 144.

[43] Комарова В. П. Шекспир и Библия. СПб., 1998. С. 3.

[44] Там же. С. 64.

[45] Там же. С. 65.

[46] Пимонов В., Славутин Е. Загадка Гамлета. М., 2001. С. 119.

[47] Там же. С. 120.

[48] Пивоев В. М. Культурология. Введение в историю и философию культуры. Ч. 1. Петрозаводск, 1997. С. 3.

[49] Булгаков С. Н. Православие. М., 2003. С. 361.

[50] Ильин И. А. Основы христианской культуры // Ильин И. А. Одинокий художник. М., 1993. С. 292.

[51] Там же. С. 293.

Назад